Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
И это вырывается у него с такой предельной искренностью, что все хохочут. Не смеется только Сима. Нахмурясь, она плетет косичку из бахромы скатерти.
С и м а (Петрищеву). По-моему, вы просто недолюбливаете Ивана Петровича.
П е т р и щ е в. Я?
К и е ч к а. Я тоже не понимаю. Как это можно сидеть сегодня в лаборатории? Да еще в больнице. Брр!
П е т р и щ е в. Я не люблю Ивана? Хорошо! Я предлагаю отправиться к нему в лабораторию. Магомет не идет к горе, пусть гора идет к Магомету.
Некоторая растерянность и взрыв хохота.
— А что ж!
— Идея!
С и м а. Это, наверно, неудобно.
К и е ч к а. Нет уж, поехали!
Смеющаяся компания разбирает пальто. Петрищев упрятывает бутылки в карманы.
Ночь. Тихий, заснеженный двор больницы. Вдали корпуса клиники.
Плачущую женщину двое ведут под руки. Должно быть, муж и сын. Они направляются к полуподвалу, на котором дощечка:
ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ КЛИНИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫНавстречу им человек в халате и докторской шапочке на седеющих волосах.
Ж е н щ и н а (сквозь слезы). Скажи, мил человек, здесь что ли покойницкая?
Б о т к и н. Нет, вам туда.
Они отходят. Слышатся всхлипывания женщины и успокаивающий голос:
— Ну что, мать, поделаешь, бог дал, бог и взял.
Боткин смотрит им вслед. Печальное лицо Боткина.
Лаборатория. Павлов записывает что-то за столом. Служитель Никодим подсовывает ему тарелку с едой. Павлов машинально ест. Усмехается:
— Твое дело, собственно, собак кормить.
Н и к о д и м (с угрюмой рассудительностью). Собака — она хоть лает. А вам не дай, так вы и три дня есть не будете.
Молодое щекастое лицо Никодима полно непоколебимого достоинства.
Согнувшись, Боткин спускается в подвал лаборатории. Навстречу ему порывисто встает Павлов:
— Наконец-то. Есть чем порадовать, Сергей Петрович. Такой опыт…
Б о т к и н (устало). Опыт… Хорошо, посмотрим.
Он садится у стола, опустив голову, и закрывает лицо руками. Павлов растерянно стоит над ним.
Б о т к и н. Вы меня извините, Иван Петрович. Я сегодня в нервах. У меня больной умер. И надо же, под Новый год.
П а в л о в. Но ведь вы спасли сотни, тысячи жизней.
Б о т к и н. Сотни спас, а эту вот нет… Бог дал, бог и взял… Нет, не бог, а я, Боткин. И к этому врач не смеет привыкнуть. Лучший врач России? Ни черта он не знает, этот ваш Боткин! Вас я не стесняюсь, как самого себя.
Пауза. Встав из-за стола, Боткин долго расхаживает по комнате. Маленькие окна полуподвала затянуты изморозью. Посреди комнаты висит лампа, отбрасывающая широкий круг света… Коренастый, широкогрудый стоит у стола Павлов, молча наблюдая за вышагивающим по комнате Боткиным. Позади него колбы, пробирки — нехитрое оборудование маленькой лаборатории. Из каморки сбоку выглядывают морды подопытных собак. Боткин, наконец, прекращает свое хождение. Стоит, задумавшись, усмехаясь чему-то своему.
Б о т к и н. Ну вот и останутся от меня капли доктора Боткина. И все… Я не о славе. Бог с ней. Но мы ведь практики. Мы видим следствия… А причины? Причины нащупывает кто как может. И как же все-таки мы мало знаем о человеческом организме… Ведь вы вот здесь, в этой лаборатории, два новых нерва в сердце открыли. И никто не подозревал даже, что они существуют. (Повеселев.) Да, да. Вы на верном пути. И уж так его и держитесь. Нервизм — это, знаете, столбовая дорога для физиолога… (Задумчиво.) Только вот уходить вам отсюда нужно…
П а в л о в (взглянув на часы). Нет, нет, ничего.
Б о т к и н (улыбнувшись). Я не о том. Тесно вам здесь. И рад бы держать… И нужны вы мне вот как… А не смею…
П а в л о в. Здесь у вас, в клинике, я многому научился. И я дорожу каждой минутой, проведенной с вами.
Б о т к и н. Тем лучше. Но как почувствуете, что пора… сами скажите… Опечалюсь, но провожу… И шапкой помахаю. (Взглянул на часы.) Батюшки, да ведь Новый год сейчас… Заболтал вас совсем… А спирт у вас есть?
Компания, приехавшая за Павловым, пробирается сугробами. Прильнули к маленькому окошечку лаборатории. Слышится возмущенная реплика Киечки:
— Ну, это уж слишком. Они ведь там пьют!
Боткин поднимает мензурку со спиртом:
— За вас, за ваши успехи. Вам, видно, многое дано. Но помните — с вас многое и спросят. И первый — я!
— Господа, что же это? Позвольте… — Никодим пытается оттеснить ворвавшуюся компанию.
Отстранив Никодима, молодежь гурьбою вваливается в лабораторию.
Пауза. Вдруг хором:
— С Новым годом! С новым счастьем!
Собаки откликаются ожесточенным лаем.
Д м и т р и й. Прошу извинить, профессор.
Б о т к и н. Ничего, ничего… Ваше дело молодое… Желаю счастья, господа!
П а в л о в. Сергей Петрович, куда же вы?
Б о т к и н. Спасибо! Привычка, знаете, ночной обход… А сегодня особенно.
Тихий заснеженный двор больницы. Высокий и прямой Боткин шагает к виднеющимся вдали корпусам. Идет снег…
Тяжелые белые хлопья свисают с деревьев Летнего сада. Занимается заря.
Павлов и Сима идут заснеженной аллеей. Как всегда, Павлов шагает широко и размашисто. Сима с трудом поспевает за ним.
С и м а. Ну вот и первый день нового года.
П а в л о в. Странно ведь говорят, Сима, — с новым годом, с новым счастьем! А ведь счастье-то должно быть одно. В чем, по-вашему, счастье?
Павлов резко останавливается.
С и м а (чуть улыбнувшись). Так сразу. Это трудно, Иван Петрович.
П а в л о в. По-моему, счастье — это знать и уметь.
Он все убыстряет шаг, как бы стараясь попасть в ритм быстро бегущим мыслям.
— Иногда я бог знает что возмечтаю, а иной раз такая неуверенность нападет… Надо приучить себя думать и ограничивать себя и тренировать волю, как мышцы. Вы занимались гимнастикой?
В глухой аллее целуются мастеровой с девушкой. Павлов и Сима мчатся мимо. Мастеровой усмехается, кричит вслед:
— Эй, на пожар, что ли? Так разве гуляют?
Павлов, промчавшись по инерции еще несколько шагов, останавливается, смущенно улыбается.
— Простите, ради бога. Я ведь, действительно, очень быстро хожу. Это помогает думать. Но ведь вы… ни разу не отстали. Дайте руку!
Он протягивает ей свою широкую мужскую ладонь. Сима чуточку испуганно смотрит на него и нерешительно, но покорно протягивает ему руку. И тут случается нечто совсем неожиданное. Павлов профессиональным жестом медика берет ее руку и, нажав большим пальцем вену, слушает пульс.
Налетевший ветер треплет волосы Симы.
П а в л о в. Никаких перебоев. А ведь мы очень быстро шли. Полный пульс. У вас превосходное сердце.
Оскорбленное лицо Симы. И тут Павлов неожиданно добавляет:
— Вы знаете, я не мог бы полюбить женщину с плохим сердцем.
Изумление, радость и какая-то растерянность на лице Симы. И и друг она весело смеется:
— Иван Петрович, миленький… да ведь вы же каламбурами разговариваете.
П а в л о в (очень смущенно). Возможно… но я, право, не хотел. Нам, кажется, сюда.
С и м а. Нет, в обратную сторону.
И вот притихший, смущенный Павлов уже медленно идет с Симой по аллее. Взглянув на Павлова сбоку, — он идет хмурый сосредоточенный, проклинающий себя за этот неожиданный каламбур, — Серафима сама тихонько берет его под руку.
Навстречу им идут мастеровой с девушкой. Радостью светятся их лица.
Шумят деревья в саду.
Квартира Павловых.
Ветер за окном. Капли дождя стекают но стеклу.
Вечер. Старинная фарфоровая лампа на длинной ножке освещает стол, на котором два прибора.
Немного постаревшая Серафима Васильевна сидит в кресле, накинув платок. Как и в большинстве петербургских квартир, осенью здесь холодно. Задумавшись о чем-то, Серафима Васильевна ежится под платком. Подошла к маленькому столику. Открыла альбом. Улыбнулась.
Вот Павлов в день их свадьбы.
Вот он в лаборатории у Боткина.
Серафима Васильевна и Павлов на фоне немецкого города.
— Мама!.. — слышится детский голос из соседней комнаты.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Ты еще не спишь, Володя?
Г о л о с В о л о д и. Нет. А можно мне папу подождать?
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Нет, Володенька, надо спать. Папа в институте.
Г о л о с В о л о д и. С собаками? А я не боюсь собак.
Звонок. Серафима Васильевна радостно идет к двери. Володя в рубашонке выскакивает из детской.
Входит Званцев. Это еще молодой человек с большим выпуклым лбом и мягким, несколько женственным ртом. На его макинтоше и шляпе капли дождя.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а (удивленно). Глеб Михайлович? Что-нибудь случилось?
